Он покачал головой, оглядывая толпу: - Этих людей не заботит моя мечта. Они здесь потому, что я диковинка, на которую можно поглазеть, заплатив. Ха... взгляни - здесь этот молодой человек из отдела физики... Ты ещё была так очарована его волосами. Возможно, сможешь с ним поболтать?

Она закатила глаза и указала на свой раздутый живот: - О, да, прямо сейчас он будет в восторге... И я не была ОЧАРОВАНА ЕГО ВОЛОСАМИ, не преувеличивай.

Ребёнок толкнулся, и она пошатнулась, вздохнув: - Я лучше пойду к прочей флоре и фауне. Ни пуха, Германн.

Он просиял, когда она, помахав ему, ушла со сцены, и начала пробираться к дальним рядам, где собрались студенты, выпускники и потенциальные инвесторы. Готтлиб следил за ней взглядом, наблюдая, как она иногда останавливается, чтобы поговорить с кем-нибудь - с той лёгкостью, которой у него никогда не было. Она подняла камеру, подбадривая его жестом, и он мельком увидел себя на сцене.

Позади Германна гигантская голограмма воспроизводила его модель Разлома, повторяя каждые десять минут закрытие "Горла". Анимированный цикл показывал в реальном времени, как Бродяга уничтожал проход в портал. Яркие пятна проекций мелькали на его коже и красивом новом костюме. Триумфальное мгновение повторялось снова и снова, напоминая всем, почему они ещё дышат. Большинство из этих людей заплатили за вход по сто долларов, чтобы услышать, что он говорит... Но он слишком много знал, чтобы на что-то надеяться. С каждым днём всё шло на спад. Сейчас гранты давали на исследования в области альтернативной энергетики. Инвесторы чувствовали, что дело его жизни стало пустой тратой ресурсов. "Они так быстро всё забывают", - думал Готтлиб, откашливаясь, чтобы начать речь.
- Дамы и господа, выпускники колледжа, преподаватели и студенты... Я благодарен вам за то, что вы со мной этим вечером. Я выступаю перед вами, зная что в конце концов... в конце концов появится новый портал, и Антивселенная отправит сюда новый ужас, угрожающий нашей безопасности. Я верю в это всем своим существом...

Он говорил около десяти минут, когда увидел лицо Ванессы и, запнувшись, замолчал. Опустив глаза, она смотрела вниз, на своё белое платье, люди отодвигались от неё с недовольным ропотом. Во внезапно наступившей тишине закричала женщина: - Кто-нибудь, вызовите скорую!
Машинально схватив трость, Германн смог без падения спуститься по крутой лестнице. Толпа не расступалась, и он был вынужден толкаться и распихивать людей тростью, чтобы добраться до Ванессы. Белое платье, которое так выгодно подчёркивало её тёмную кожу, теперь окрасилось рубиново-красным от крови, тёкшей по голым ногам. Она свалилась на пол, выглядя очень... уязвимой. Герман рухнул, болезненно ударившись коленями, чтобы её обнять, и, испуганно глядя, она потянулась к нему. Крутая новая камера лежала забрызганная и забытая возле лужицы тёмной крови.

- О, Боже, Германн. Схватки... слишком рано...
Он обнял ее, не зная, что еще сделать, и в этом дрожащем объятии они ждали прибытия скорой помощи. Она стиснула зубы от боли, по лбу струился пот. Когда она кричала во время схваток, Германн мог только сжимать её крепче, ощущая полную беспомощность. Красное пятно расползалось все дальше и дальше вверх по спиральным узорам её платья. Кто-то кричал на Германна. Он отвернулся от Ванессы, и увидел в толпе небритое лицо и растрёпанные волосы Ньютона. Он что-то вопил, но Герман не мог разобрать слов. Как он сюда попал? Что за чушь?
...........................................................................................................................
Он повернулся, чтобы посмотреть на Ванессу, но обнаружил, что остался один и сидит на старом диване, прилагавшемся к арендованной им квартире. Германн по-совиному моргнул на голую бежевую стену. Он не удивился, что вновь видит тот день, когда они потеряли ребёнка. Это случалось часто... посреди лекции или когда он собирался поесть. Он заметил, что кошмары съедают всё большие куски времени. Сны о кайдзю становились всё хуже, ночные страхи по крупице переползали в день. Его жизнь и разум больше не ощущались, как собственные, они стали частью усталости и ужаса неведомого существа в конце тоннеля, который он почитал закрытым.

Он скучал по Ванессе... и он так ужасно скучал по Ньютону... Это пекло его сердце, как солнечный ожог. Он уставился на нераспакованные коробки с книгами, сваленные грудой возле грязной мини-кухни. Они должны были стоять на книжной полке, которую он был не в силах собрать. Вся его жизнь была сложена в коробки. Коробки - это всё, что от него останется, и он решил, что они не стоят распаковки. Готтлиб наклонился и взял бутылку вина со старого ободранного столика. Она стояла возле аккуратной стопки писем с отказами на его последние предложения по институту. Он наклонил бутылку и залпом проглотил половину содержимого - вино без даты сбора, на вкус как виноградный сок, который едва успел перебродить. Ничего лучше он не смог достать, и это стоило ему всех его пайковых карточек. Раньше вино было вполне доступным удовольствием. Казалось, пока война ещё шла, всё было проще купить - чёрный рынок тогда процветал. Он втянул ещё один большой глоток и окинул последним взглядом свою тесную уродливую квартиру. Здесь не по чему скучать.

Войдя в спальню, он поставил бутылку на тумбочку. Он оставил здесь всё для последнего письма, но мыслей для него не было. Не было ничего существенного, ничего важного, что он мог бы сказать. Ни последней мудрости, которую стоит передать, ни тайны, которую надо открыть. Все, что он мог - попросить прощения у Ванессы. Может быть, коротко проститься с семьёй. Нет, всё было не совсем так. Если бы он был честен с самим собой, то ещё мог бы написать несколько сотен страниц для Ньюта. Прости, что я сбежал от тебя, прости, что я боялся тебя... Я не жалею о дрифте, я рад, что мы вместе попробовали спасти мир... Я не вполне понимаю свои чувства к тебе... жаль, что я уехал раньше, чем мы во всём разобрались.
Забирая из ванной обезболивающие таблетки, Германн бросил на себя последний взгляд в зеркало. Он выглядел таким старым... намного старше тридцати шести... И невыносимо усталым. Разумеется, он устал. веде неделями почти не мог спать. Не больше трёх часов за ночь с момента закрытия Разлома. С последнего раза, когда он видел Ньютона.

Прежде чем лечь, Готтлиб надел любимый свитер (кашемировый, с одним давним пятном) и недавно выглаженные брюки. Сквозь щели окна спальни тянуло сквозняком. Кажется, зима длится гораздо дольше, чем раньше, но кто знает - люди тому причина или кайдзю? Ему было все равно... он от всех них устал.
Он запил остатками вина все таблетки из пузырька и свернулся в напряжённый комок. Хорошо было бы отдохнуть. Он надеялся наконец-то покончить с истощением, серой депрессией и одиночеством. Больше всего ему хотелось покончить со страхом... сбежать от кошмаров. Он закрыл глаза, отпустив блуждающий разум к звёздам. Словно маленький мальчик, он попытался посчитать звёзды, чтобы понять, сколько их в его собственной вселенной... Сколько за ее пределами... Неясный голос вернул его в себя с полдороги. Возле самого своего носа Готтлиб смог разглядеть только толстую оправу очков Ньютона.
Казалось тот был в истерике - глаза широко раскрыты и без болтает без умолку. Германн туманно улыбнулся ему. Он мог видеть, как шевелятся его губы, но не слышал это причитание высоким голосом... галлюцинация - странная штука. Началась резь в животе и Германна стошнило - кипящая смесь вина и таблеток поднялась в горло. Свесившись с края кровати, он избавился от своего "билета в один конец". Его видение затянулось по краям золотым светом, а потом мир наполнился размытыми синими картинками, вышвырнувшими его в бодрствование.

Он целует девушку в тату-салоне. На вкус как кофе с подсластителем и дешевая помада
Он жадно кусает и чувствует, как череп тюленя лопнул на задних зубах, словно виноградина.
Он кричит на отца про стену жизни, отчаянно пытаясь убедить его в том, что она не сработает. Он пытается объяснить, что их будет всё больше и ни одна стена не удержит их навсегда.
........................................................................................................................................................................................................

Мир был поглощен океаном, и он плыл в черной бездне, пытаясь понять, кто он такой... что он такое. Мир сдвинулся, когда Котик поднялся вверх за воздухом, вздымая мощную волну и крича. Неподалёку находилось китобойное судно, и кайдзю отправил к нему волну гулкого сигнала - что-то вроде эхолота... пытаясь разгадать эту загадку. Он никогда раньше не видел корабля. Улей был меньше, в нём было меньше голосов, чем помнил Герман... значит ли это, что потом их родилось больше?.. это было ответом на один из вопросов. Готтлиб не был уверен, находится ли он внутри Котика, или он сам Котик. Трудно сказать... Ещё он был Коллективным разумом и Ньютоном. Он попытался протянуть руку в синеву и найти напарника, но его остановил звук голоса, слишком ему знакомого: - Нет... Пожалуйста, помоги... прекрати это...

Котик из воспоминания перестал плыть к китобойному судну и поднял голову в воздух, фыркнув паром из огромных ноздрей. Это был голос Германна, и он звучал в черепе Котика, слабо шепча на краю Коллективного разума там, где мог услышать только белый кайдзю. Нырнув глубоко в тёмную маслянистую воду, Котик ответил - он казался смущённым и неуверенным, как и Германн: - Брат Улья? Маленький голос? Маленькому голосу больно? Помочь... помочь брату...

Котик погружался дальше и дальше во тьму, свет айсбергов вспыхивал на его коже, изменяясь, пока не превратился в мигание огней на танцполе. Германн недоумевающе осмотрелся. В баре отвратительно пахло, на грязном полу валялась скорлупа от арахиса. На покосившемся помосте, обмотанном скотчем, какая-то команда громко играла что-то смутно знакомое. Он постарался вспомнить, откуда ему знакма эта мелодия... Голос Ньютона поднялся над шумом, и он увидел его на сцене, самозабвенно играющего на электрогитаре. Он был гораздо моложе... и более худым, и джинсы его были уж совсем вызывающие. Германн знал, что это за песня... Как он мог её забыть? Он сотни раз слышал, как она врывалась на его часть лаборатории в Токио и Гонконге: "Он поднимает автобус и швыряет его назад... Через дома идёт, пробирается в самый центр... О, нет, говорят, ему придётся уйти... Гоу-гоу Годзилла!"

Ньют упал на колени и проехался на них к толпе, запрокинув голову, высунув язык. Сейчас он играл, вскинув гитару над головой. Германн мог только смотреть, отматывая события вспять. Последние воспоминания, которые он пережил... это была погоня за кроликом. Он никогда не спрашивал у Ньютона, что тот чувствовал, но теперь у него не было никакой необходимости. Это было подобно переживанию памяти заново... словно живёшь там и даже не понимаешь, что это уже случилось. Гнался ли Ньют за собственным кроликом? Нет... он ощущал его проблески. Германн облокотился на стойку бара. Он потерял путь... отклонился от курса... Он пробормотал сам себе: "Что же теперь?" - но его слова заглушила музыка.

Молодой Ньютон сорвал промокшую от пота футболку и бросил ее в кричащую толпу. Германн не смог удержаться от улыбки, тронувшей углы рта. Нет, он должен это увидеть. Музыка то появлялась, то исчезала. Готтлиб прищурился на странное золотое мерцание, привлёкшее его внимание. Это было похоже на возникновение миража - оно танцевало в тёмной толпе, становясь ярче с каждой секундой. Он сузил глаза и поднял бровь. Миновав толпу подвыпивших студентов, золотой свет уплотнился, получив форму и содержание. Он двинулся, едва обозначившаяся голова повернулась к Германну. Это был Шон Патрик Флуд. Мёртвый рейнджер улыбался ему из дальней части бара, неподвижно стоя под неоновым знаком выхода. Готтлиб несколько раз моргнул, прежде чем последовать за ним. Сейчас, когда он покинул петлю памяти, нога его почти не беспокоила... ну хоть что-то положительное.

- Флуд! Рейнджер! Подождите!
Шон Патрик подождал, пока он приблизится и молча шагнул в темноту за дверью. Не раздумывая, Германн последовал за ним и обнаружил, что стоит на льдине посреди океана. Золотой свет, который он принял за Шона Патрика, мерцал в отдалении, и он погнался за ним, остановившись только у края льда. Котик всплыл рядом и завыл в раскинувшееся над ним угольно-серое небо. Этот кайдзю был гораздо меньше, чем Котик, которого он знал, вероятно здесь он был совсем малышом. Не обращая на него внимание, дитёныш нюхал воздух. Другой монстр всплыл, подняв спиной огромную волну. Германн сразу узнал Везувия. Кайдзю, пришедший к Котику в конце, остававшийся с ним, когда он умирал в мусорном пятне... Везувий заботился о малыше? Он неохотно отвернулся от двух кайдзю, которые, казалось, забавлялись с маленькой льдиной, толкая её вперёд и назад, как игрушку.

Слабо мерцающий образ Шона Патрика - независимо от того, кем он являлся - призраком или воспоминанием - уводил его дальше и дальше в темноту. Красноречивая боль в груди напомнила ему, что здесь нельзя остаться навсегда. Он потратил впустую драгоценное время..
..........................................................................................................................................
Германн шел во тьме, пока не почувствовал, что слишком устал, чтобы сделать ещё хоть один шаг... полностью обессилен... Золотой свет, который возможно был Шоном Патриком остановился перед ним, и ему показалось, что возможно он гнался за собственным отражением. Здесь не было верха и низа - только тьма и плоское гладкое пространство, сияющее, как чёрный обсидиан. Он едва успел вскрикнуть, когда со следующим шагом земля под его ногами исчезла. Готтлиб упал на живот и локти, падение вышибло весь воздух из лёгких. Он лежал неуклюжей грудой, глядя на руку, появившуюся в поле зрения.

Доктор Мередит Весс наклонилась, чтобы помочь ему подняться.
- Доктор Готтлиб, вам нужно смотреть, куда идёте. Боюсь, что Шаттердом строили, не имея в виду инвалидов.
- Ох... э-э...
Она была памятью... он понимал, что это было воспоминание. Он знал, что должен ответить и догадывался, что если пропустит свою реплику, она продолжит диалог. Он не мог попасть в него, не мог потерять себя в воспоминаниях. Как он и предполагал, она продолжила, как будто он всё же ответил. Он словно был в фильме, не играя своей роли, не следуя сценарию.
- Идёте на вечеринку? Я дала понять, что присутствие обязательно. Разве нет?
Он медленно моргнул, покачав головой.
- Вы мертвы, доктор Весс. Вы умерли от рака желудка. Даже сейчас он разъедает слизистую. Вы думаете, что это язва, но это не так.
Она улыбнулась ему: - Отлично! Там и увидимся - направо и налево по коридору. Большинство из отдела биологии уже там.
Германн посмотрел на Весс, уходившую по коридору, и решил, что лучше будет отыграть сценарий, как должно. Он вошёл в знакомую комнату и почувствовал, что краснеет от направленных на него взглядов.. ну, здесь никаких особенных изменений. Он повернулся - и Ньютон бросился к нему, чтобы прикоснуться к плечу... проверить... осознать, что он реален.
- Германн... это ты? На самом деле ты? Не во сне и не в памяти?
Готтлиб слабо рассмеялся и с облегчением кивнул, сжимая плечи напарника. Ньютон ответил ему коротким задавленным смешком - и выплеснул в лицо полный стакан рома с вишнёвой колой. Германн был так потрясен, что отшатнулся, потерял равновесие и упал. В комнате никто не обратил внимания на его падение, хотя несколько человек прошли совсем близко. Он ударился об пол, пытаясь схватиться за них... но они были просто призраками... голограммами.
- Ты эгоистичный мудак, Германн! Самоубийство?! Серьёзно?!
Красный от стыда Готтлиб смотрел на него с пола - капли коктейля стекали с носа и ресниц. Ньютон стоял над ним, тяжело дыша, комната мерцала, то становясь реальной, то исчезая.
- Как ты посмел это сделать? А если бы тебя не стошнило всем этим дерьмом?
- Я... это...
- Да? Ты когда-нибудь думал хоть пять минут, что если бы позвал меня - я бы прибежал? А если бы Ванесса узнала, что ты натворил? Спорим, она была бы зла, как чёрт?
Ньют был в бешенстве... оба они слегка светились - казалось, воздух пульсирует от эмоций.
- А я даже не чувствовал! Я не знал! Когда это случилось... я, наверно был по колено в дерьме Форта II, а ты... ты так дьявольски глубоко похоронил всё в себе... почему ты не... ар-р-х...
Он выкрикивал своё отчаяние, вцепившись в волосы, сидя спиной к Германну на уступе скалы над морем - долю секунды назад её здесь не было. Вечеринка в Шаттердоме исчезла. Миллионы звёзд сверкали над головой в ночном тёмно-синем небе. Тропический бриз сотрясал крону соседней пальмы, свистел в листве джунглей.

Германн дезориентированно огляделся и попытался встать, вытирая лицо.
- Это... не казалось важным...
- НЕ... не важно? Как, блядь, можно решать за меня, что не важно?
Германн оперся о дерево, переводя дыхание. Сам воздух был пронизан электричеством гнева Ньютона, дрифт дрожал от его силы.
- Мне жаль, что я расстроил тебя, Ньютон... но ты видел - я не делал второй попытки.
Уткнувшись лицом в колени, Ньют помотал головой. Голос звучал глухо: - От этого нихрена не лучше, чувак.
Он поднял голову и вытер глаза.
- Что случилось с ребенком? Я видел только то, что было во время твоей речи...
Германн неловко заломил руки. Это было не то, о чём он хотел рассказывать кому бы то ни было - даже Гейзлеру.
- У Ванессы была отслойка плаценты. Это невозможно было прогнозировать. Я сказал врачу, что жизнь Ванессы важнее жизни ребёнка. Я принял решение и ушёл из клиники. Сбежал как трус и прятался в лаборатории, когда она страдала.